УДК 340.11 ББК 67.0 DOI 10.52433/01316761_2023_08_03 EDN: XMEGOA
Петр Павлович Серков, Верховный Суд Российской Федерации, Первый заместитель Председателя, доктор юридических наук, профессор г. Москва, Россия
Аннотация. Современная наука вне связи с практикой становится замкнутой интеллектуальной сферой, которая в своей самодостаточности теряет влияние на общество. Нравственная и этическая ответственность ученого состоит в поиске таких ответов на онтологические вызовы времени, которые если не могут быть конкретно осуществимы на практике, то предлагают варианты философски обоснованных путей решения возникающих вопросов. Так, ценность научных результатов видится не только в теоретических исследовательских выводах, но и в способности научных подходов решать конкретные прикладные задачи, например в применении идейного содержания правовых норм и их государственного психического принуждения. При этом юридическая наука, по мнению автора, призвана выявлять и отображать очевидную системную конкретику и точность знаний о правовом бытии человека и общества, а также функционировании государства. Перед отечественным юридическим сообществом стоит главная задача — задуматься о точности результатов, получаемых юридической наукой в процессе реализации миссии познания правового бытия.
Ключевые слова: юридическая наука, правовые исследования, социальные институты, правовое бытие, академический рейтинг, наукометрия, правовая динамика, правоотношения
Peter Pavlovich Serkov, The Supreme Court of the Russian Federation, First Vice President, Doctor of Laws, Professor Moscow, Russia serkov_pp@vsrf.ru
The Reality of Assessment of the Success of Legal Science
Abstract. Modern science, falling out of touch with practice, becomes closed intellectual sphere, which, in its self-sufficiency, loses the influence on the society. Moral and ethical responsibility of a scholar lies in pursuit of such responses to the ontological challenges of the epoch, which, even if not being concretely practically applicable, can still offer the variants of philosophically reasoned ways to solve the arising questions. Thus, the value of scientific results is seen not only in theoretical research conclusions, but in the capability of scientific approaches to solve specific applied tasks, e.g. in the implementation of ideological content of legal provisions and public psychic coercion thereof. At the same time, legal science, in the author’s view, should reveal and reflect the evident systemic specifics and accuracy of knowledge about human and social legal being, as well as functioning of the state. The domestic legal community stands before the main task — to consider the accuracy of the results obtained by legal science in the course of realization of the mission of cognition of legal being.
Keywords: legal science, legal research, social institutions, legal being, academic rating, scientometry, legal dynamics, legal relations
Наука признается важнейшим социальным институтом, обладающим потенциалом производительной силы1.
В настоящее время значимость этого потенциала возрастает с учетом новых вызовов российскому народу и образованному им государству. Возникшие сложности напрямую затрагивают организацию межличностного общения внутри государства и межгосударственных отношений. В связи с этим исследовательские точки зрения, гипотезы и теории ученых-юристов обязаны вносить свой вклад в современное субъективное и социальное благополучие.
1 См.: Большая советская энциклопедия: в 30 т. М., 1969–1978.
Как это, например, следует из доводов о том, что «в целом свобода человека связана с нравственной ответственностью и осознанием своего деструктивного поведения, а у верующих людей — греха. Высшая ступень свободы — это свобода созидания, то есть возможность не только выбирать из того, что предлагают нам общество или природа, но и способность творить новые возможности. Ответственность же ученого состоит в том, что, становясь на те или иные позиции, он должен всегда помнить о том, какие духовные плоды впоследствии взойдут на том поле, где он упорно оберегал и культивировал свои «единственно верные» гипотезы или теории. Нравственная ответственность ученого и свобода его выбора (здесь и далее в цитатах выделено мной. — П.С.), в интерпретации научной рациональности, должна быть неразрывно связана с духовными плодами его работы, передаваемыми будущим поколениям»2.
В целом с приведенными доводами нет оснований не согласиться, ибо, безусловно, каждый ученый обязан быть ответственным. Вместе с тем «в интерпретации научной рациональности» оправданно полагать, что такая ответственность имеет свою детализацию, но о ней авторы ничего не говорят. Вряд ли можно убедительно не согласиться с тем, что только через подобную конкретизацию становится возможным бесстрастно и всесторонне характеризовать как содержательную направленность исследовательских усилий, так и «свободу созидания» результатов, связанных «с духовными плодами». Соответственно, в такой взаимообусловленности будет проявляться степень ответственности каждого отдельно взятого ученого.
Представляется, что условие ответственности полностью распространяется на все современное научное юридическое сообщество.
2 Шустова О.Б., Сидоров Г.Н. История развития философской проблемы свободы и ответственности ученого и философа в контексте рациональности // Электронный научно-методический журнал Омского ГАУ. 2019. Спецвыпуск № 6 // http://e-joumal.omgau.ru/images/issues/2019/S06/00684.pdf (дата обращения: 08.07.2023).
При всей специфике предмета изучения и получаемых научных результатов юриспруденция призвана выявлять и отображать очевидную системную конкретику и точность знаний о правовом бытии человека и общества, а также функционировании государства. В связи с этим актуализируется потребность устойчивого определения соответствия научных точек зрения, гипотез и теорий обозначенному бытию3.
Представляется, что на завершении первой четверти XXI в. обязана быть разработана и постоянно совершенствоваться своего рода самодиагностика юридической науки. Это в теории, а в реальности, судя по содержанию юридической литературы, ситуация совершенно иная. По крайней мере, не встретилось системно конкретных обсуждений о способах определения успешности точек зрения, гипотез и теорий, предлагаемых современной юриспруденцией. Например, говорится, что «понятность и непротиворечивость юридических научных идей выступают обязательными условиями для подобного рода суждений и должны быть отнесены к числу исследуемых критериев»4. При этом не детализируются показатели понятности и непротиворечивости идей, предлагаемых в юридических исследованиях.
Как следствие, не получается признать, что понимание сущности ответственности ученого-юриста активно разрабатывается, например, применительно к категории обязанности. Прежде всего приходится констатировать, что уяснение сущности и значимости этой категории в целом не является приоритетом доктринальных изысканий. Поэтому не удивительно, что не встретилось даже запросов на осмысление научной ответственности с позиции обязанности или долженствования.
3 Уместно отметить, что эта тема ранее обсуждалась. См. подробно: Серков П.П. К вопросу о показателях результативности юридической науки // Российская юстиция. 2022. № 12. С. 3—10. Поэтому излагаемые далее доводы являются развитием авторского видения аспектов правовой наукометрии.
4 Дробышевский С.А. О критериях оценки научных идей в правоведении // История государства и права. 2009. № 14. С. 9—13.
Нельзя не учитывать, что мировоззрение в целом и правосознание в частности слагаются из конкретных идей. В свою очередь, каждая из правовых идей, будучи выражена в словесной форме, обладает конкретным содержанием. В этом содержании заключаются особые ценности, ибо оно способно безальтернативно обеспечивать точность знаний и одновременно «духовные плоды»5. Причем обозначенные показатели должны затрагивать как зримые, так и умозрительные величины. Сочетание зримости и умозрительности в исследовательских результатах позволяет детализировать уяснение вопросов о том, для чего и каким образом проводятся исследования. В итоге возрастает степень понимания того, что должно исследоваться.
Вряд ли можно убедительно не соглашаться с тем, что ответы на обозначенные вопросы способны комплексно и адекватно отражать результаты изучения процессов, реально протекающих в естественности правовой действительности. Обозначенная уверенность объясняется следующими объективными факторами. Так, конкретика содержания аспекта — для чего концентрируется на неизбежном и беспристрастном изучении сущности идей о субъективном и социальном благополучии, т.е. о соотношении идеалов должного и ежедневного сущего. Соответственно, ракурсы того, каким образом проводятся исследования, также безальтернативно и бесстрастно востребуют для аналитики идеи, отображающие естественные категории, неотъемлемо присущие как должному, так и сущему. Их (естественных категорий) особая функция заключается в исполнении нагрузки правового инструментария, способного независимо ни от кого обеспечивать названные формы благополучия, а также адекватное его отображение в научных доводах. Таким образом, объективно следует, что названные правовое бытие человека и общества, а также функционирование государства представляют собой предмет того, что должна изучать юриспруденция.
Приведенные доводы напрямую затрагивают концептуальное понимание системы координат в оценках деятельности юридической науки. Эти ориентиры заключаются в том, что осмысление сущности субъективного и социального благополучия (для чего) в соотношении с естественными категориями, требующимися для аналитики: бытие (что) и функционирование (каким образом), — совокупно охватывают возникающие правовые явления, непрекращающиеся правовые события и образующиеся правовые состояния в ежедневном сущем. Ко всему прочему это сущее неотъемлемо сопровождается правовым инструментарием в виде естественных и эквивалентных категорий субъективных прав и обязанностей.
Названные категории нетождественно отображаются в искусственности теории права, в которой субъективное право общепринято превалирует над субъективной обязанностью. Тем не менее такая искусственность общепризнанно позиционируется в качестве доминанты научных исследований.
5 Безальтернативность означает не отрицание дискуссий, а то, что их успешность возможна лишь на основании четко сформулированных идей.
Это значит, что, как правило, общие рассуждения о праве, системе правовых норм, субъективном праве и т.п. фактически отстранены от естественности правовой действительности. Как это следует, например, из отсутствия знаний о закономерностях режима правовой динамики того же субъективного права и режима правовых ощущений гипотетически наступающих результатов от его индивидуализированного действия. Поскольку динамика не отрицается, но всего лишь подспудно предполагается, то предлагаемые точки зрения, гипотезы и теории очень условно сочетаются с тем, что происходит в реальности.
В таком ракурсе неизбежно проявляется отсутствие детализации неотменяемой связи причин и следствий в указанной действительности6. Вряд ли получится убедительно отрицать, что позиционируемые доктринальные результаты суть следствие соответствующих научных исследований. В свою очередь, их причиной выступает сложившаяся правовая теория. Более того, напрашивается мысль, что научные результаты, будучи следствием, выступают одной из причин формирования идейного содержания системы правовых норм, поскольку не доказано, что законодатель абсолютно абстрагирован от правовой теории. Еще одно из таких последствий проявляется в невозможности универсально отобразить оценки научной деятельности. На контрасте столь нелицеприятных предположений и многовекового «возраста» юридической науки приходится исходить из оценок таких зримых результатов, как количество научных работ.
Например, реально сложно назвать число статей и монографий, в которых так или иначе обсуждается, что представляет собой правовая норма7. Вместе с тем системно конкретно не детализируются аспекты того, каким образом и для чего она функционирует при бесспорности ее действия. В свою очередь, высказано неопределенно большое число мнений и суждений по поводу того, что представляет собой субъективное право, а также его особая важность8. В то же время не встретилось развернутого обоснования, для чего, и освещения способов, каким образом субъективное право оказывает воздействие на состояние правопорядка, который бесспорно слагается не в искусственности права, а в естественности правовой действительности.
При неоспоримости существования названной естественности на протяжении многих тысячелетий функционирования государства это обстоятельство удивительным образом не замечается. Как известно, доктринальные приоритеты получила идея искусственности права, несмотря на кардинальные различия между отмеченной искусственностью и естественностью правовой действительности. Произошло это в условиях недоказанности того, что тезисно намеченные знания не требуются, например, законодателю или правоприменителю.
Ситуация предстает гораздо сложнее с вычленением и классификацией научных идей. Она объясняется, в частности, множественностью точек зрения, гипотез и теорий по одним и тем же правовым вопросам. Констатация множественности, по существу, принуждает полагать, что оценка результатов научных исследований, скорее всего, не интересует научное юридическое сообщество. По крайней мере, не встретилось исследований относительно уяснения результатов восприятия обилия научных идей и слов, подчас противоречивых, субъективным сознанием и коллективным мировоззрением, хотя общепринято утверждается, что юриспруденция изучает человека9. Тем самым содержание правовой культуры и закономерности ее масштабного влияния на воспитание человека, общества и государства в своей основе остаются неизвестными10. Как очередное следствие, проявляется неясная степень влияния научных идей и слов на правовую социализацию человека, начиная с фазы детства, в целях единообразного формирования нравственного субъективного и коллективного правосознания, неотъемлемо образующих мировоззрение. Соответственно, не получено устойчивых данных о том, в какой мере в настоящее время правообразование и правоприменение зависят от научных публикаций, а в какой — от практического опыта законодателя и правоприменителя.
Например, известно, что в судах не снижается нагрузка. Вполне допустимо, что научные идеи о правовой культуре и правосознании живут сами по себе на страницах статей и монографий, в то время как судьи, прокуроры, следователи и адвокаты работают достаточно автономно от идейного содержания названной юридической литературы, ибо это содержание детально не сопрягается с тем, что происходит в естественности правовой действительности.
В сложившемся реальном хаосе научных воззрений вряд ли помогают успешной оценке идейной продуктивности юридической науки ссылки на Российский индекс научного цитирования (РИНЦ). Этот показатель подтверждает наличие у автора публикаций, а не качество их идейного содержания, в то время как требуется четкое понимание того, что очевидные идейные ценности этого содержания были реально использованы в законотворчестве или правоприменении, т.е. оказали явное влияние на соответствующий вид деятельности. При этом не доказано, что успешность научных результатов возможно установить иным способом.
В силу сказанного отсутствуют доказательства того, что оправдываются ожидания от этого индекса для оценок успешности научно-исследовательской деятельности отдельно взятых ученых-юристов.
В настоящее время идет работа над созданием международной системы оценок результативности научных исследований и разработок (Международный индекс научного цитирования — МИНЦ). Она формируется на основании постановления Постоянной комиссии Межпарламентской Ассамблеи СНГ по науке и образованию от 10 марта 2023 г. № 7 «О проекте международной системы оценки результативности научных исследований и разработок — академического рейтинга научных журналов (международный индекс научного цитирования (МИНЦ))».
6 О признаках и следствиях немало говорится в юридической литературе, но в общем их выражении. См. подробнее: Петров А.В. Правовая действительность // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2015. № 4. С. 150—158; Кожевников В.В., Шипилов И.А. Действительность, возможность и реальность в праве: проблемы их соотношения // Философия права. 2017. № 2. С. 7—12.
7 См., в частности: Теория государства и права: учебник в 2 ч. / под ред. М.Н. Марченко. М., 2011. Ч. 2. С. 211—234; Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства: учебник. М., 2012. С. 387—399; Бошно С.В. Норма права: понятие, свойства, классификация и структура // Право и современные государства. 2014. № 4. С. 49—60; Миронов В.О., Зин Н.В. Понятие и структура нормы права // Право и государство: теория и практика. 2018. № 6. С. 31—33; Попов В.В. К вопросу о структуре правовой нормы // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2016. № 1 (36). С. 10—14.
8 См.: Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. С. 368—371; Малько А.В., Терехин В.А. Субъективные права, свободы и законные интересы личности как самостоятельные объекты судебной защиты // Ленинградский юридический журнал. 2010. № 3. С. 7—18; Жадан В.Н. О конституционных правах и свободах человека и гражданина в России, их реализации и защите // Юридическая наука. 2021. № 2. С. 4—12; Шериев А.М. Субъективные права, свободы и законные интересы как формы защиты правомерных интересов // Юридический вестник Дагестанского государственного университета. 2014. № 3. С. 47—52; Мурадян М.О. Функции основных прав и свобод человека и гражданина в контексте их конституционно-правового статуса // Академическая мысль. 2017. № 1. С. 119—123.
9 См., например: Рулан Н. Юридическая антропология. М., 1999; Плескач В.Н. Антропологический метод исследования сущности человека в юриспруденции // Ленинградский юридический журнал. 2016. № 2 (44). С. 28—35; Архипов С.И. Антропологическая теория права // Электронное приложение к «Российскому юридическому журналу». 2016. № 5. С. 5—13; Костогрызов П.И. Юридическая антропология в поисках парадигмы // Антиномии. 2017. № 4. С. 81—99; Бочаров В.В. Неписаный закон: антропология права. Научное исследование. СПб., 2013.
10 Под государством в данном случае понимаются должностные лица органов государственной власти и местного самоуправления.
Применительно к оценкам правовых разработок пока сложно оценивать эффективность названного индекса. По крайней мере, его содержание должно устранять сомнения, высказанные относительно РИНЦ применительно к результатам юридической науки. Нельзя исключать, что и его потенциал окажется недостаточным для всестороннего отображения, в частности, фактов выявления или невыявления юридических закономерностей отдельно взятым исследователем. Вместе с тем вполне возможно, что этот индекс будет способствовать кристаллизации ситуации с рейтингами научных журналов правовой направленности.
В свою очередь, в юридической литературе не встретилось аналитических материалов, убедительно подтверждающих способности рейтингов RAEX11 по отображению прикладной успешности научных исследований в конкретных вузах юридической специализации.
Аналогичную осторожность применительно к разработкам юриспруденции предполагает и Единая государственная информационная система учета научно-исследовательских, опытно-конструкторских и технологических работ гражданского назначения (ЕГИСУ НИОКТР). Объясняется это тем, что исследования каждой науки различаются по своим результатам. При этом, в частности, аспекты субъективного и коллективного правосознания, а также их проявления в нераздельном взаимодействии субъективных прав и обязанностей кардинально отличаются от разработок, проводимых другими гуманитарными науками. Обозначенные показатели тем более не корреспондируют с результатами естественных наук. В связи с чем общая оценочная методика неприемлема, насущно требуется ее специализация под правовые исследования.
11 Рейтинговое агентство RAEX («РАЭКС-Аналитика») — крупнейшее агентство в области некредитных рейтингов.
Проблема оценок деятельности юридической науки за счет умозрительных показателей в целях характеристики качества предлагаемых идей видится вообще неразрешимой. Можно назвать несколько причин этого. Основополагающая заключается в том, что соотношение содержания зримых и умозрительных величин в юриспруденции не выступает концептуальным предметом научных дискуссий12. Как следствие, не детализировалась, не систематизировалась и не формировалась суть искомой оценочной методики, которая (оправданно повторить) обязательно должна включать не только количественные, но и качественные характеристики, проистекающие из скрупулезного изучения неотменяемого взаимодействия субъективных прав и обязанностей.
В подтверждение обоснованности схематично изложенной комплексности по формированию методического фундамента для измерений плодотворности юриспруденции в качестве производительной силы рационально лишь прикоснуться к предложениям о понимании цифрового правоотношения. Эта тема представляется знаковой в связи с насущной потребностью научно-технологического развития в Российской Федерации и активным внедрением цифровизации в процессы, протекающие опять же в естественности правовой действительности, но не в искусственности права.
12 Например, за пределами внимания остается неясность причин того, что в исследовательской аналитике категории субъективных прав и субъективных обязанностей далеко не всегда применяются. Как правило, субъективные права только понятийно упоминаются, в то время как для субъективной обязанности даже в таком качестве чаще всего места не находится.
Так, утверждается, что «цифровые правоотношения можно рассматривать как урегулированные правом правоотношения по использованию данных в цифровом виде, а также результатов анализа данных и результатов обработки и использования таких данных в различных сферах общественной жизни с использованием цифровых технологий»13.
Эти предложения обращают на себя внимание тем, что они основаны на использовании сложившегося, или доктринального, или классического определения правоотношения. В связи с этим рационально напомнить, что такое понимание правоотношения лишь общепринято тиражируется в научной литературе и учебниках, а также общепринято не используется законодателем и правоприменителем. Соответственно, сразу же возникает вопрос о прикладной пользе идей, сформулированных в определении цифрового правоотношения, если его новизна заключается только в простом дополнении вариативного понятия «цифра». Уточнение в виде слов «по использованию данных…» ничего по сути не меняет, а, напротив, усложняет ситуацию.
Свидетельством сказанному служит целый ряд не корреспондирующих между собой частностей, которые в совокупности обретают концептуальное значение.
13 Цифровое право: учебник / под общ. ред. В.В. Блажеева, М.А. Егоровой. М., 2020 // СПС «Гарант».
Высказывается мнение о том, что «объектами цифровых правоотношений является информация в формате цифровых данных, информационные объекты, связанные с цифровыми данными (информационные системы, документированная информация, информационно-телекоммуникационные сети и др., а также цифровые технологии»14.
Напрашивается предположение, что идеи об объекте, возможно, отражают идеи из определения «по использованию данных»15. Основная неясность заключается в том, что предложенное видение объекта правоотношения отображает хроническую двойственность доктринального понимания правоотношения. За счет акцентов на информации «в формате…» подразумевается целеполагание субъектов, не исключающее объект правоотношения из разряда результатов. Вместе с тем наряду с информацией в качестве объектов обозначаются «информационные объекты, связанные с цифровыми данными…», т.е. объект правоотношения подспудно и одновременно предстает в качестве средства. Тем самым продолжающаяся неопределенность идей о сущности правоотношения сводится к его пониманию как результата и как средства. При бесспорности отсутствия тождества в форме и содержании указанных категорий.
14 Там же.
15 Впрочем, может, и не совсем так или совсем не так. Возникшая неопределенность сама по себе весьма показательна.
В предложениях о цифровом правоотношении градус неопределенности повышается, если задействовать идеи о субъектах цифрового правоотношения, в частности таковыми называются «роботы как субъекты права». Например, «в сфере правового регулирования появляются отношения, в которых если не субъектом, то, как минимум, участником становится новая цифровая личность — робот»16.
Уместно напомнить, что в классической теории правоотношения его содержанием признаются только права и обязанности. Однако эти категории однозначно невозможно распространить на неодушевленных роботов.
Более того, в следующем абзаце говорится о том, что «по объему прав субъектов цифровых отношений, можно разделить на:
— обладателей цифровых данных, цифровых прав и цифровых технологий…». Обращает на себя внимание то, что наделение субъектов правами произведено без сопровождения обязанностями. Таким образом, приходится гадать: исключаются обязанности из содержания сложившегося понимания правоотношения или нет.
При таких обстоятельствах возникают вполне обоснованные сомнения, во-первых, в наличии особо насущной точности в идеях о понимании цифрового правоотношения, а во-вторых, в возможности всесторонней оценки их способности на внесение лепты юриспруденцией в научно-технологическое развитие России.
Представляется, что для уяснения успешности изысканий, проводимых научным юридическим сообществом, определенное значение имеют и следующие обстоятельства. Так, правовые исследования не требуют специальной аппаратуры или какого-либо сложного оборудования, которые, несомненно, способствуют точности научных разработок. Кроме того, выше отмечалось, что к настоящему времени в правовой теории по очень многим концептуальным вопросам сформулированы по две и более точек зрения, гипотез и теорий. Подчас они противоречат между собой. При этом неизвестно, какие воззрения адекватно отображают правовое бытие, а какие весьма далеки от имеющихся реалий. В таких условиях становится возможным фактически по усмотрению разрабатывать ту или иную тему и аналогичным образом использовать аналитическую методику.
Без учета остается, что юридическая наука невольно утрачивает основополагающие условия успешности научных изысканий. Они заключаются, в частности, в отсутствии точности и детальности воспроизведения авторской логики в исследовательских работах.
В порядке частичного обоснования приведенных доводов целесообразно кратко осветить ситуацию с пониманием административного усмотрения. Эта тема в настоящее время предстает особо актуальной в целях преодоления сложностей, вызванных в том числе санкционным режимом, введенным против России государствами коллективного Запада.
16 Цифровое право: учебник.
Например, говорится о десятках определений административного усмотрения17. В такой констатации фактически признается, что наука административного права не обладает знаниями, обеспечивающими надежную точность в отображении явления административного усмотрения. Более того, исходя из содержания публикуемой полемики, можно сделать вывод о том, что свойства точности вообще не рассматриваются в качестве актуальной исследовательской потребности.
Изложенная аргументация позволяет высказать несколько обобщающих предложений.
В целом напрашивается пессимистическое предположение о том, что на базе правовой теории удастся заложить основы и совершенствовать национальную систему оценок результатов юридической науки. Работа по формированию названных основ должна быть системно ориентирована на изучение естественности правовой действительности и закономерностей на фундаменте правового регулирования.
Представляется, что приведенные выше аргументы актуализируют аспекты изучения названных естественности и закономерностей. При таких обстоятельствах искомая методика будет способна обеспечивать определение успешности исследовательского труда на предмет наличия или отсутствия идей, ценностно важных для законодателя и (или) правоприменителя. В этом случае предлагаемые теоретические разработки будут наглядно востребованы для деятельности законодательных и правоприменительных органов государственной власти и местного самоуправления. Тем самым ценности научных результатов будут признаваться не только в теоретических исследовательских выводах, но и по способности решать конкретные прикладные задачи, например в применении идейного содержания правовых норм и их государственного психического принуждения.
Еще одно условие заключается во всестороннем изучении понимания точности результатов юридической науки. Известно, что естественные науки целенаправленно занимаются выявлением соответствующих закономерностей за счет приспособления исследовательской методики. Не получается признать, что юридическая наука концентрированно решает такую же задачу в отсутствие доказательств того, что гуманитарное пространство лишено определенных закономерностей. Скорее, напрашивается вывод о неупорядочивании методики научных исследований. Как следствие, не доказаны в том числе основания упоминаемого выше доктринального придания приоритетной значимости субъективному праву и факультативной значимости субъективной обязанности. Отсюда следует, что о научной точности относительно понимания элементарных (простейших) правовых категорий полагать преждевременно. Образование масштабной множественности точек зрения, гипотез и теорий по одним и тем же вопросам лишь укрепляет высказанное предположение.
17 См.: Соловей Ю.П., Серков П.П. Административное усмотрение: вопросы и ответы (часть 2) // Сибирское юридическое обозрение. 2023. Т. 20. № 1. С. 10.
Ко всему прочему, осмысление точности результатов юриспруденции должно производиться целенаправленно и всем научным юридическим сообществом. В этой работе должны участвовать также законодатели и правоприменители. Осваивание показателей точности должно начинаться со студенческой аудитории, а далее находить отображение в диссертациях на соискание ученой степени кандидата и доктора юридических наук. Оправданно еще раз повторить, что в основании отмеченного осмысления не следует использовать сложившуюся статическую догматику искусственности права. Ее необходимо заменять изучением правовых закономерностей правовой динамики, неотъемлемо присущей естественности правовой действительности и правового регулирования. Аналитика названной динамики способна неизбежно продуцировать системно конкретные ощущения происходящего в указанной действительности. Соответственно, будет возрастать обоснованность научных предположений и выводов.
Тезисно изложенные мероприятия (скорее всего, перечень не полный) не отторгают научной полемики, но не приемлют свободы исследовательского усмотрения в том числе в разработке методики правовой наукометрии. Она с очевидностью не может быть разработанной здесь и сейчас, но и откладывать ее поиск не представляется возможным. В связи с чем российские вузы юридического профиля обязаны незамедлительно организовать соответствующие дискуссии.
Высказанные предложения, кроме того, свидетельствуют о конкретике справедливости надежд и ожиданий со стороны человека, общества и государства, которые адресуются к современной юридической науке. Иных исполнителей миссии познания отмеченного правового бытия просто не существует.
Библиографический список
1. Архипов С.И. Антропологическая теория права // Электронное приложение к «Российскому юридическому журналу». 2016. № 5. С. 5—13.
2. Бочаров В.В. Неписаный закон: антропология права. Научное исследование. СПб.: АИК, 2013. 328 с.
3. Бошно С.В. Норма права: понятие, свойства, классификация и структура // Право и современные государства. 2014. № 4. С. 49—60.
4. Дробышевский С.А. О критериях оценки научных идей в правоведении // История государства и права. 2009. № 14. С. 9—13.
5. Жадан В.Н. О конституционных правах и свободах человека и гражданина в России, их реализации и защите // Юридическая наука. 2021. № 2. С. 4—12.
6. Кожевников В.В., Шипилов И.А. Действительность, возможность и реальность в праве: проблемы их соотношения // Философия права. 2017. № 2. С. 7—12.
7. Костогрызов П.И. Юридическая антропология в поисках парадигмы // Антиномии. 2017. № 4. С. 81—99.
8. Малько А.В., Терехин В.А. Субъективные права, свободы и законные интересы личности как самостоятельные объекты судебной защиты // Ленинградский юридический журнал. 2010. № 3. С. 7—18.
9. Миронов В.О., Зин Н.В. Понятие и структура нормы права // Право и государство: теория и практика. 2018. № 6. С. 31—33.
10. Мурадян М.О. Функции основных прав и свобод человека и гражданина в контексте их конституционно-правового статуса // Академическая мысль. 2017. № 1. С. 119—123.
11. Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства: учебник для студентов вузов, обучающихся по специальности «Юриспруденция». М.: Норма, 2012. 547 с.
12. Петров А.В. Правовая действительность // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2015. № 4. С. 150—158.
13. Плескач В.Н. Антропологический метод исследования сущности человека в юриспруденции // Ленинградский юридический журнал. 2016. № 2 (44). С. 28–35.
14. Попов В.В. К вопросу о структуре правовой нормы // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2016. № 1 (36). С. 10—14.
15. Рулан Н. Юридическая антропология. М.: Норма, 1999. 310 с.
16. Серков П.П. К вопросу о показателях результативности юридической науки // Российская юстиция. 2022. № 12. С. 3—10.
17. Соловей Ю.П., Серков П.П. Административное усмотрение: вопросы и ответы (часть 2) // Сибирское юридическое обозрение. 2023. Т. 20. № 1. С. 6—24.
18. Шериев А.М. Субъективные права, свободы и законные интересы как формы защиты правомерных интересов // Юридический вестник Дагестанского государственного университета. 2014. № 3. С. 47—52.
19. Шустова О.Б., Сидоров Г.Н. История развития философской проблемы свободы и ответственности ученого и философа в контексте рациональности // Электронный научно-методический журнал Омского ГАУ. 2019. Спецвыпуск № 6 // http://e-joumal.omgau.ru/images/issues/2019/S06/00684.pdf (дата обращения: 09.07.2023).
Ссылка для цитирования статьи:
Серков П.П. Реалии оценок успешности юридической науки // Российская юстиция. 2023. № 8. С. 3–10.